Продолжаем издеваться над классикой

[Милица Сербская]

В копилку совсем бессмысленного и беспощадного бреда про чересчур сознательного гражданина Кристофера Краснопольского и жестокую баталию за бильярдный кий в Либерти-Сити по Михаилу Михайловичу Зощенко, очередная бредятина, на этот раз пострадавшие: Антон Павлович Чехов, многострадальный Зощенко (у его писательского стиля просто уникальное обаяние, что поделаешь) и некоторые герои Сайлент Хилла, впрочем, им-то как раз поделом.
Адъ и неадекватъ в комментах.

@музыка: Девушка с татуировкой дракона

@настроение: Очень холодно

@темы: Мой бред, Повествование, Silent hill, 18+ или Детишки, читайте лучше Чехова

Comments

[Милица Сербская]

Мои жертвы
(письмо руководителю конами Уолтера Салливана Синего Плаща)
В ролях: Уолтер Салливан Синий Плащ и разная спискота
Милостивый государь! Игрулька «Комната», возбуждающая в Вашей публике интерес и созидающая лавры г. Сугуре Мура и проч. Гольбасто Момарен Эвлем Гердайло Шефинмоллиоллигу Тим Сайлент, не вызывает во мне ничего, кроме горького чувства. Чувство это не обида, нет, а сожаление... Искренно жаль, что и виртуальная реальность стала за последние десятки лет подергиваться плесенью Кауфманова греха, лжи. Не касаясь сущности этой игрульки, не трогая даже того обстоятельства, что автор не имел никакого права вторгаться в мою частную жизнь и разоблачать мои семейные тайны, я коснусь только частностей, на которых публика строит свои суждения обо мне, Уолтере Салливане Синем Плаще. Все эти частности — возмутительная ложь, которую и считаю нужным, опровергнуть через посредство Вашей уважаемой компании, прежде чем возбужденное мною судебное преследование даст мне возможность изобличить автора в наглой лжи, а г. Муру в потворстве этому постыдному пороку и в укрывательстве. Прежде всего, я отнюдь не женолюбец сумасшедший маньяк-убийца, каким автору угодно было выставить меня в своей игре. Я не люблю женщин. Я рад бы вовсе не знаться с ними, но виноват ли я, что Конами не Конами, если хоть кто-то не будет с ними знаться? Пометка на полях: "сия ремарка для другой компании" Кроме права выбора, над человеком тяготеет еще «закон необходимости». Я должен был выбирать одно из двух: или поступать в разряд серых масс, которых так любят политики, бесстыдно заявляющие о своих мандатах на первых страницах газет, или же не мириться с произволом.
Середины между этими двумя понятиями нет. Как человек практический, я остановился на втором. Я убивал. Да, я убивал и во всё время моей допреступной жизни денно и нощно завидовал тому слизняку, который в себе самом содержит убийцу, жертву, а стало быть, и честного гражданина, нечестного гражданина, швеца, жнеца, на дуде игреца... и которому нет необходимости искать женского это для другой компании Таунсендова чистоты общества.
Согласитесь, что всё это мой бред пока не претендует на какую-либо связность. Далее автор повествует, что я убивал своих жертв на другой же день после знакомства — недостаточный срок, чтобы появилась причина брать всякую шелупень в двадцать одно свинство о, сколь пагубно влияние Т9 таинство. Чтобы не взводить на меня такой чудовищной небылицы, автору стоило только заглянуть в метрические книги, матчасть или в мой послужной список, но он этого не сделал и очутился в положении человека, говорящего ложь. Я убивал своих жертв не на вторые сутки общения, не pour lulz, как хотелось бы автору, и не экспромтом. Видит Валтиэль, что нисколько нравственных мук, тяжких сомнений, мучительных дней и недель мне приходилось переживать прежде, чем я решался угостить одно из этих маленьких, тщедушных созданий свинцом или ножом! Не блажь, не плотоядность обленившегося и обросшего рыцаря, не жестокосердие, а целый комплекс кричащих причин и следствий заставлял меня обращаться к любезности живительной эвтаназии. Не одна четвертая игрулька, а целых четыре сотни оных разыгрывались в моей душе, когда я после мучительнейших социальных взаимодействий и после долгих жгучих размышлений доставал веревку. (Да простят мне жертвы! Ложку я считаю для них оружием слишком не по чину. Крыс и виктимов принято устранять с меньшими почестями.) Из нижеприведенной характеристики некоторых мною не совсем, но местами отправленных на тот свет персон, читателю и Вам, станет очевидным, насколько настолько были причины, заставлявшие меня хвататься за последний козырь моего психического благополучия (?).
Описываю моих жертв не совсем в том порядке, в каком они значатся у меня в красной записной книжке под рубрикой: «Расход на вызовы дьявола, патроны, синие плащи и поездки на метро».
№ 17121.
Брюнет со странной прической и небольшими проблемами с дикцией. Странен, весьма горящ и абсолютно упорот. Я был тронут преданностью и фанатизмом, которыми были налиты его глаза, и уменьем выговорить название огромного валуна, валяющегося возле "Транвая Воздержание" (приют, где я некогда находился) — редкий талант, который я ставлю выше всех ораторских талантов! Это было помешанное, ненормальное, но полное огня существо.

[Милица Сербская]

Он путал канабис с канабисом, калоши с Дахлией (впрочем, этого я ему не ставлю в вину - их действительно легко спутать), часто читал, но ничего никогда не запоминал, всему всегда удивлялся, за всё время своего существования не сказал сознательно ни одного сознательного слова, но зато не сделал ничего, что позволило бы заподозрить его в страшном пороке адекватности: когда нужно было бежать от смертельной опасности, он пил шоколадное молоко, когда нужно было смеяться, он пил шоколадное молоко, не стесняясь ни местом, ни временем. Сила кошачьей любви к пребыванию в холодильнике вошла в поговорку, но, держу пари на что хотите, ни одна кошка не любила так свой холодильник, как любил видаться со мною этот странноватый паренек. Целые дни, когда я бывал в приюте, от утра до вечера, он неотступно ходил за мной и, не отрывая глаз, глядел мне в лицо, словно на моем лбу была написана формула ПТВ, которым он дышал, упивался, видимо, ещё с институтских времен... Дни и часы, в которые его глаза не видали меня, считались безвозвратно потерянными, вычеркнутыми из книги жизни. Глядел он на меня молча, восторгаясь, изумляясь... Ночью, когда я описывал кровью на камнях, как последний идиот, всю свою подноготную, он, если спал, то видел меня во сне даже не хочу знать подробностей, если же ему удавалось отогнать от себя сон, стоял в углу и держал моё малярное ведерко с кровью. Если бы я был заинтересован в 11121/17121, то непременно постарался бы узнать, из каких слов и выражений состоят молитвы, которые столь преданные фанатики в часы озарения шлют к Тихому Холму за своих убийц что за выражения шлет им Холм в ответ я и так уже знаю. Чего они хотят и чего просят? Воображаю, сколько рейтинга в этих просьбах! Ни в приюте, ни в тюрьме, ни в загробной жизни никогда не встречал я того, кто добровольно ждал и звал бы меня, шарахаясь с воплями ко мне, а не от меня. Взгляд и слово не обо мне он ставил на высоту смертного греха, а от звука моих удаляющихся шагов каждый раз переживал маленькую смерть. Подозрение, что мне не хватает крови для дневников, было для него одним из ужасных страданий, он с восторгом отдал бы мне всю свою, если бы в его шоколадном молоке была обнаружена хоть капля крови. Но ничто не повергало его в такое горе, как моя холодность. Когда я пропадал в лесу, бинтуя деревья или делал вид, что никогда не убью его, он, бледный, с холодным потом на лбу, ходил из угла в угол и ломал пальцы. Мое самое недолгое отсутствие и наркотики заставляло его думать, что я задавлен ложкой, свалился с ложки в реку, умер от удара ложкой... и сколько мучительных секунд сидело в его памяти! Когда после очередного веселья над Генри, я благодушествуя, располагался на ступеньке приюта с лоскутком серой рубашки, никакие ругательства, ни даже пинки не избавляли меня от глупого компресса на голову, теплого ватного одеяла и зачитывания вслух фанфика о нем, мне и бутылке какао-молока! Жертва только тогда ласкает взор и приятна, когда она сопротивляется, пытаясь спастись, с криками о пощаде, но топором в руках и... Потом прыгает в дыру и улетает в пространство туалета, но если же она начнет запрыгивать на вас, обнимая ногами, пытаться разорвать на предметы культа ваш последний, единственный и окончательный плащ, отравлять нос ароматом керосиновых духов, стучать по голове обсидиановыми мисками — и всё это неотступно, не обращая никакого внимания на ваши отмахивания, то вы, в конце концов, постараетесь поймать ее и лишить способности надоедать. Семнадцатый мой был именно таким. Это вечное заглядывание в мои глаза, этот его адовый хэдканон во взгляде, неуклонное преследование даже второй моей личности, груды бутылок из-под молока, заездили меня. В конце концов я не вынес... Да и к тому же его любовь ко мне была настоящим уотзэхэллом. Вечное "На-на-на-на-на-ко-ко-н-не-нец-то вс-сссссс-треттил ттебббя сснова!" и "ААААА!!!!" его глаз говорили о том, как тяжело ему было мириться с любой холодностью. И я поджег его...

[Милица Сербская]

№ 19121.
Мужчина с вечно сердитым лицом, кричащим ртом и прищуренными глазами. Внушительного вида, одетый чрезвычайно опрятно, даже с галстуком и в чистых ботинках, что для меня оставалось и навечно останется непостижимой наукой. Насколько предыдущая моя жертва была преданна и всегда рада моему присутствию, настолько эта ненавидела, презирала и желала мне провалиться в ад. Его можно было назвать человеком, состоящим из одного оголенного нерва и раскаленной души, я же нимало не ошибался, когда называл его просто мудаком. Это была бутылка кефира десятилетней выдержки в момент откупоривания.
Физиология не знает организмов, которые могут безболезненно падать с высоты ста метров, а между тем он делал это снова и снова, успешно добиваясь эффекта колибри, и даже пульс его бил попавшихся под руку по сто двадцать ударов в минуту. Он не дышал, а злобно сопел, не пил, а заправлялся кислотой, дабы плеваться мне и прочим вслед. Жизнь его сплошь состояла из спешной погони за пожизненным тюремным сроком. Он всё ненавидел, ненавидел, ненавидел, ненавидел в квадрате, в кубе, до бесконечности в пятой степени, ненавидел даже больше, чем я бессмертную серую рубашку двадцать первого. На меня направлял он беспрестанную револьверную пальбу, письма с угрозами, коменданта южноцентрального постоялого двора... Завидев меня, тогда ещё маленького с кудрявого головой и хомячьими щеками, в оном здании, он выходил из себя и проклинал день и час, когда закон запретил безнаказанно убивать людей даже по самой уважительнейшей из на то причин - если они живы.
Втолковать ему, что я давно, почти тридцать лет назад как пережил то, что составляет теперь понятие смерти, что мне теперь более к лицу самому душегубствовать, нежели быть убиту с чем я прекрасно справился и самостоятельно, не было никакой возможности. На все мои аргументы он отвечал маханием дулом перед моим лицом и психопатическими припадками. Volens-trollens, чтобы избежать дыры во лбу и препонов на пути к триста второй комнате, приходилось что-то объяснять, оправдываться, палить из пушки, драться... Скоро такой модус вивенди утомил меня, но я благородно предложил не себе, а девятнадцатому отдохнуть в весьма уютном, умиротворяющем кресле...
№ 20121
Стройная шатенка с зелеными глазами. На лице выражение бессмысленного и беспощадного альтруизма и в то же время непробиваемой жесткости. Всегда мечтательно глядела в окно и каждую минуту что-то роняла и ломала. Вела добропорядочную жизнь, имела свою собственную квартиру, метлу, но вечно теряла ключи, кои оказывались потом, где угодно и у кого угодно, ибо "это их личная жизнь, в которую непозволительно вмешиваться!" Во всем, что касалось ее принципов, она старалась быть безжалостной... — Нечестно, — говорила она мне, — держать Генри взаперти, когда из него можно сделать консервы для голодающих! «Боже, отчего она страдает? Что за причина? — спрашивал я себя, прислушиваясь к ее вздохам. — О, эти мне гражданские скорби!» Я поначалу был такого же мнения — вот почему убил я шатенку не сразу. Но скоро картина обрела новые подробности. Как-то случайно попался на мои глаза её дневник, и я наскочил в нем на следующий перл: «Лишь желание спасти собственную задницу, заселившую на свою задницу в мою старую куклу легион, заставило меня подарить её какой-то бомжеватой блондинке из подземки. Впрочем, пока она с глупой благодарностью во взгляде пялилась на меня сквозь по-пейзански выкрашеные патлы, я вытащила у неё бумажник и проездной. Воображаю, что теперь произойдет с этой идиоткой, ха-ха!» "Эта идиотка", всё же потом догадался, что такого даже он не способен был вызвать и передарил куклу действительно кретину высшего пилотажа. Но нападки на мою прическу простить я не смог сама дура некрашеная!!!. Спасительницу всея Южного Централа никто больше уж не видел... Голова её отправилась на стену, а остальное в шипастую бетономешалку - на консервы бедным...
№ 18121.
Мужчина с толстым лицом и вечно испуганным голосом. Бывший тюремный надзиратель и просто жирная свинья. Вместе с испорченным грязной камерой детством внес в мою жизнь и свою убийственную привычку вопить нескончаемую шарманку «Уолтер убьет меня...» Когда он не спал и не ел хм, действительно, когда?, он говорил и говорил, когда не говорил, то вопил и умолял о пощаде. Мольбы эти вытянули из меня все мои бедные жилы (я теперь без жил), а слова любимого романса «Сидит Генри на заборе» совсем вылетели из головы от такого его возмутительного визга, что у меня в ушах облупилась вся штукатурка и развинтился слуховой аппарат. Я долго терпел, но рано или поздно сострадание к самому себе должно было взять верх: открылась посудомоечная комната и вопли кончились...

[Милица Сербская]

№ 15121
Безволосый носатый монохромный журналист со строгим, никогда не улыбающимся лицом на потолке. Был пронырлив и носил Генри под дверь пасквилянсткие темно-розовые открытки. За неимением вкуса и суетной потребности нравиться, одевался просто и странно: черный костюм с узкими рукавами, отсутствие брюк из-за отсутствия ног... во всем облике какая-то плоскость, утюжность, двухмерность, ни одного цветного пятна, ни одной капли чувства юмора! Понравился он мне своею оригинальностью: был не дурак. Учился в трех университетах за границей, никогда не писал о политике и мечтал узнать о деле моей жизни не только из брошюр про шизофрению. Говорил он только об «умном»... "Патологическая мотивация", "психомоторное возбуждение", "патологическое стремление к привлечению внимания" так и сыпались с его языка... Беседуя с ним в первый раз, я мигал глазами и чувствовал себя идиотом. По лицу моему догадался он, что мне далеко не двадцать лет и я бородат я мертв и промышляю убийством, но не стал смотреть на меня свысока, вызывать мильтонов или хотя бы священника, а напротив, наивно стал изучать биографию моей жизни и смерти, допытываясь как мне перестать убивать...
Умные люди, пока они не знают слишком много, чрезвычайно симпатичны! Когда мы были в моем старом приюте, он задумчиво глядел на меня и рассказывал о способах упокоения душ не получивших покоя. В ту же ночь он сделал открытие, точнее отрытие моего гроба, сказав, что мой скелет не напоминает ничего, потому что моего скелета в гробу нет; тут же кстати научил меня лежать в могиле и доказал, что земная жизнь как жизнь никуда не годится. Я слушал, слушал...
Дальнейшая наша жизнь состояла из слушанья... Он говорил, а я мигал глазами, боясь показать, что я не понимаю, что такое "организованный серийный миссионер", и зачем я ему понадобился... Если приходилось мне ночью проснуться в триста второй, то я видел два глаза, расредоточенные на потолке или две руки с колом... — Не мешай мне... Я пытаюсь докопаться до глубин истины... — говорил он, когда я начинал просить его не держать опасные предметы острием к моей груди. Через неделю же после совместного проживания в моей башке сидело убеждение: умные журналисты тяжелы для нашего брата, ужасно тяжелы вообще для всех! Вечно чувствовать себя как на допросе, видеть перед собою серьезное лицо, бояться сказать глупое слово, согласитесь, ужасно тяжело! Как вор, подкрался я к нему однажды и сунул в кофе кусочек ложки. Недостойно вырывать сердце такому мужчине! Впрочем, к сожалению, именно поэтому он до сих пор, в некотором роде, остается со мной.
№ 16121
Девушка прельстившая меня своей любовью к метро и тронутостью натуры. Это была милая, симпатичная сеньорита, через минуту же после знакомства оказавшаяся заносчивой, нетерпимой к синим плащам, легкого поведения особой. Маленькая дрянь, кокетничавшая напропалую с двадцать первым и прочими низами эволюции, и в то же время жестоко оскорбившая меня за "превед медвед" приветствие с пожеланиями доброго дня. Подарила Генри два бессрочных проездных, чтоб он и под землей вызывал у меня мигрень, но в то же время пожалела копейку на собственные похороны, почему и осталась оскорблять мой взор, ползая по подземным полам. Разбрасывание волос, томные завывания и препятствование движению паровозов считала гранд-шиком. Связался я с ней только потому, что прочил ей долю завидной покойницы, но изменил свое мнение, сделав незавидной (хотя обычно я довольно щедр). Как-то убивая время за всякой ерундой, я кстати уж убил и ее...
№ 21121.
Этот ещё не умер. Сначала по ошибке, потом потому что содержал в порядке триста вторую комнату, потом из-за того, что нечаянно стал приобретать мудрость, приготовленную мною для себя, а потом я просто долго не мог отыскать его (причиной тому стал серый гардероб на фоне серой флоры нашей Южноцентральной губернии). Не случись такого казуса, он, быть может, давно отправился бы к остальным...
Впрочем, создание оказалось довольно забавным, даже вызвавшим у меня некоторый интерес труднообъяснимого свойства. Как водится мой интерес вызвал у него ужас, но я набросал в уме некоторую стратегию.
Вряд ли он умрет в ближайшее время.
Я кончил... Думаю, что всего вышеписанного достаточно для того, чтобы перед читателем открылась вся недобросовестность автора игры и г. Муры, попавшего впросак, вероятно, по неведению. Во всяком случае жду от него печатного разъяснения. Примите и проч.
Ратификовал Дж. Журналист-Шрайбер Опять он?! Снова? Откуда? Интермедия: Кое-что о Т. Р. Грейди
В ролях: Трэвис Грэйди, его друг, Алекс Шепард за кадром
- Знаешь, Трэвис, старик, как здорово, попивая кофе, гнать по автостраде, обнимая симпатичную девчонку...
- Ага.
- А ты как, всё ещё не встретил ту самую?
- Встретил. Фото моей девушки показать?
- Да ну, неужели?! Здорово! Покажи.
- Держи.
- Да это же мужик!!!
- Ну не знаю. Мне нравится.

[Милица Сербская]

История одной поездки.
В ролях: Джеймс Сэкондхэнд, Михаэль Кауфман, Лиза Гарфилд, Мэри/Мария, Пирамидоголовый, туристы, Фрэнк Сэкондхэнд
Откровенно говоря, я предпочитаю сидеть дома.
Конечно, слов нет, открывать для себя новые места, может быть, светлей и культурней. И деревья у других, может быть, выше, и трава зеленее. Но, как говорится, хорошо там, где нас не было, нет и не будет.
А в Сайлент Хилл меня занесло по поводу спама от покойной жены. Мне подумалось подать иск на шутников и этим облегчить мои неимоверные моральные страдания. Но только этим я не достиг цели, поскольку мне попался какой-то особенный город, где мне всё не понравилось. Всё-таки только гость прибыл, составляет свое первое впечатление о месте, осматривается себе неспешно и вдруг читает на стене плакат: «Здесь была дыра. Теперь она в туалете у Г. Таунсенда». Не знаю, как другие, но я прямо закачался на ногах, когда прочёл этакое. Главное, у меня высокое чувство прекрасного, и вообще терпение, может быть, еле теплится в моём организме, может быть, оно на волоске висит — и вдруг приходится читать такие слова. Я сказал мужчине, который главным был в этом городе, а заодно и в местной лечебнице: — Что вы,— говорю,— товарищ фельдшер, такие пошлые надписи вывешиваете? Всё-таки, — говорю,— приезжим не доставляет интереса это читать. Фельдшер, или, как там его,— лекпом, удивился, что я ему так сказал, и говорит: — Глядите: понаехал, ходит везде, одно радио при себе, а тоже,— говорит,— наводит на всё самокритику. Если,— говорит,— вы познакомитесь с одним нашим местным представителем закона и это переживете, что вряд ли, тогда и критикуйте, а не то мы на стене не это напишем, а ваш адрес домашний и номер кредитки, вот тогда будете знать. Хотел я с этим доктором схлестнуться, но поскольку он по всем совместительствам оказался ещё и наркодилером, то спорить с ним не стал, мало ли когда пригодится. Я только ему сказал: — Вот погоди, медицинская крыса, я с иском разберусь, так ты мне ответишь за своё нахальство. Разве,— говорю,— можно гостям такие речи слушать? Это,— говорю, — бесит. Фельдшер удивился, что хоть человек невооруженный, но так свободно с ним объясняется, и сразу замял разговор. И тут какая-то сестричка подскочила. — Пойдёмте,— говорит, — на обмывочный пункт, вылавливать ключ от комнаты с ключем от сундука в котором ключ от вашего номера. От этих слов меня тоже передернуло. — Лучше бы,— говорю, — называли не обмывочный пункт, а ванна. Это,— говорю,— красивей и возвышеннее. И я,— говорю, — в ванную и десятифутовой палкой не полезу, это всё-таки не унитаз. Медсестра говорит: — Даром что сам понатворил всякого, а тоже,— говорит,— замечает всякие тонкости. Наверно,— говорит,— вы не жилец, что во всё нос суёте. Тут она привела меня в ванну и велела ключ искать. И вот стал я искать и вдруг вижу, что в ванне над водой торчит какая-то голова в красном. И вдруг вижу, что это как будто жена моя покойная в ванне сидит, наверно, тот доктор-таки навел. Я говорю сестре: — Куда же вы меня, зародыши, притащили — к бывшей? Конечно, я её любил, очень страдал, хотя и убил, потому что достала, и давно её пора было убить, но мои намерения были самыми благими, я искренне сожалею. Что не добил. Сестра говорит: — Да это тут другая сидит, из местных, она просто так же выглядит. Вы на неё не обращайте внимания. У неё, может быть, к вам симпатия будет, если ваша жена передумает. Так что вы ищите тут без смущения. А тем временем мы её из ванны вынем и с вами познакомим. Я говорю: — Не знаю, что там с ней, но я, может быть, своё последнее вдовство только начал праздновать. И мне,— говорю,— определённо неприятно видеть то, что там у вас плавает в ванне. Вдруг снова приходит тот доктор. — Я,— говорит,— первый раз вижу такого привередливого ходячего мертвеца. И то ему, нахалу, не нравится, и это ему нехорошо. Умирающий секс-символ города купается, и то он претензию выражает. А у неё, может быть, около сорока смертей на этой неделе было, и она ничего в расчёт не принимает и ей, может быть, тоже противно вас лицезреть. Уж во всяком случае, ваш вид не задержит её в этом мире лишних пять минут. Нет,— говорит,— я больше люблю, когда к нам туристы прибывают в бессознательном состоянии. По крайней мере тогда им всё по вкусу, всем они довольны и не вступают с нами в научные пререкания. Тут купающаяся голова в красном подаёт голос: — Выпроводите,— говорит,— этого отсюда, фото с верблюдом у меня уже и так есть, или,— говорит,— я сама сейчас вылезу и всех тут вас распатроню. Тут они закивали и мне велели пойти половить ключ во дворе, в бассейне. И пока я шел до него, они моментально спустили оттуда всю воду и закрыли бассейн на пять монет. Но, зная мой характер, они уже не стали прятать ключ от номера, а выдали мне его просто так. Только номер оказался тюремной камерой в сырой тюрьме.

[Милица Сербская]

Я думал, что они нарочно от злобы подбросили мне такую комнату, но потом увидел, что у них это — нормальное явление.
От их обслуживания одного туриста тошнило весь день напролет, другую поселили в номере с ходячей кроватью, а сначала вообще отправили на кладбище. И моя камера оказалась даже лучше, чем другие. К моей выданный ключ хотя бы подходил, и зарешеченное окошко в двери не портило общего вида, другие же прибывшие толпились в коридоре и на потолке, а на дверях у них было выведено то "Свинья", то "Овца", то "Лора", и это морально унижало человеческое достоинство. Но поскольку у меня дела всё больше затормаживались, то я и не стал об этих предметах спорить. А положили меня в небольшую камеру, где лежало около тридцати разного сорта туристов. И лишь некоторые, видать, были туристами. А некоторые, наоборот, всё-таки местными. Поскольку одни по пол-дня висели во дворе. Другие умерли и лежали. Третьи умерли, но шлялись по камерам и высказывали мне разнообразные слова. Я говорю сестрице: — Может быть, я попал в больницу для душевнобольных, так вы так и скажите. Я,— говорю,— каждый год в таких больницах лежу и даже там никогда ничего подобного не видел. Всюду тишина и порядок, а у вас что базар. Та говорит: — Может быть, вы прикажете выдать вам отдельную комнату или ключ от квартиры, где ключи лежат? Я поднял крик, чтоб пришёл главный, но вместо него вдруг пришёл тот самый местный представитель закона. А я был в ослабленном состоянии. И при виде его окончательно потерял своё сознание. Только очнулся я, наверно, так думаю, дня через три. Сестричка говорит мне: — Ну,— говорит,— у вас прямо двужильный организм. Вы,— говорит, — сквозь все испытания прошли. Мы вас даже случайно застрелили и положили в кресло около открытого окна, и то вы неожиданно стали поправляться. И теперь, — говорит,— если вы так хотите жить, что ни на одной из наших экскурсий не преставитесь, то,— говорит,— медицина тут бессильна. И действительно разум мой больше не помрачался сильнее обычного, и только я единственно перед самым отъездом столкнулся с опасным детским заболеванием — Лорой. Сестричка говорит: — Наверно, вы подхватили эту заразу из соседнего флигеля. Там у нас такое творится... И вы, наверно, при первой встрече непредусмотрительно стреляли ей мимо головы. Вот через это ваши документы теперь дрейфуют где-то на дне канализации.
Несмотря на это, вскоре я нарисовал новые документы. Но когда дело опять дошло до отъезда, то тут я вспомнил, что дома тоже не сахар и снова опечалился, на этот раз с осложнениями. У меня на нервной почве появился автомат и оттуда начались постоянные выстрелы. И врач сказал: «Перестаньте палить направо-налево, и это у вас со временем пройдёт». А я стрелял просто потому, что было из чего. Наконец, они догадались, что с головой у меня не то чтобы немного плохо, но плохо совсем. Врач говорит: — У нас такие потери населения, что мы прямо не поспеваем отмечать. Вас только восемь раз серьезно пытались убить, и то вы поднимаете тарарам. А у нас тут некоторые со святым отцом Смитом по три недели в одной комнате жили, и то они терпят.
Но вскоре они меня выдворили, и я вернулся домой. Отец говорит: — Знаешь, Джеймс, всё это время я думал, что ты отправился в загробный мир, поскольку от властей Сайлент Хилла не приходило ни единого штрафа, счета за порчу имущества или предложения выплатить за выход из-за решетки. Оказывается, мой отец приехал в Сайлент Хилл, но там извинились за ошибку, и вернули благодарственные подарки обратно. Это у них спокойно себя вел кто-то другой, а они почему-то подумали на меня. Хотя я тогда был в полном порядке, и только меня на нервной почве закидало трупами. В общем, мне почему-то стало неприятно от этого происшествия, и от собственного фото с черной лентой, воодруженного за окном, чтоб все порадовались. Я хотел поехать к тому доктору, чтоб лично поблагодарить ему по зубам, но как вспомнил, что у них там всё ещё где-то бродит моя бывшая жена, так, знаете, и не поехал. И теперь сижу дома.

[Гость]

Спасибо чрезвычайно полезно. обязательно поделюсь веб-сайтом с моими приятелями.

Посетите также мою страничку

gmcguire.digital.uic.edu/mediawiki/index.php?ti... налоговая об открытии счетов в иностранных банках

33490-+